КАРТА САЙТА
Sibnet.ru
Sibnet.ru

Sibnet.ru — это информационно-развлекательный интернет-проект, ориентированный на широкий круг Сибирского региона.
По данным Rambler Top100, Sibnet.ru является самым популярным порталом в Сибири.

Контакты:
АО "Ринет"
ОГРН 1025402475856
г. Новосибирск, ул. Якушева, д. 37, 3 этаж
отдел рекламы:
(383) 347-10-50, 347-06-78, 347-22-11, 347-03-97

Редакция: (383) 347-86-84

Техподдержка:
help.sibnet.ru
Авторизируйтесь,
чтобы продолжить
Некоторые функции доступны только зарегистрированным пользователям
Неправильный логин или пароль

Внимание! Теперь для входа на форум необходимо вводить единый пароль регистрации сервисов sibnet.ru!

Здравствуйте, гость ( Вход | Регистрация )



 
Ответить в эту темуОткрыть новую тему
> А.В. КОЛЬЦОВ. Часть 2, Поэт в ряду с Пушкиным и Лермонтовым
Rescepter
сообщение 14.7.2018, 15:52
Сообщение #1


Поддерживает разговор
Group Icon


Группа: Пользователи
Сообщений: 111
Регистрация: 10.8.2015
Пользователь №: 533 057



Репутация:   1  


(Продолжение)

III

Вторая книга Кольцова вышла уже после его смерти, в 1846 году; в неё вошло 124 стихотворения, которым была предпослана большая вступительная статья Белинского. Выход этого издания явился важным событием в жизни русской литературы.
Еще в 1835 году в своей рецензии на первый сборник Белинский выразил сомнение — «будут ли иметь успех стихотворения Кольцова, обратит ли на них публика то внимание, которого они заслуживают, будут ли уметь наши журналы отдать им должную справедливость...»

С глубокой горечью, словно пророчествуя, говорил он о том, что «Кольцов является с своими прекрасными стихотворениями не вовремя, или, лучше сказать, в дурное время». Характеризуя это время, он писал, что слишком громогласны «неугомонные лиры», дик и нескладен рев господ «непризнанных поэтов», терзающих уши читающей публики. Он называл «хриплым карканьем» ворон, фальсификацией народной жизни то, что пытались выдать в российских садах изящной словесности за настоящую поэзию. «Грустная мысль!., неужели,— восклицал критик,— и в самом деле стихотворное паясничество и кривлянье должны заслонить собой истинную поэзию?..» Его тревожила мысль, что поэзия Кольцова, которая так проста, так безыскусственна, так истинна и в которой отсутствуют модные романтические эффекты, треск пустого и напыщенного фразёрства и всякие диковинки, вроде «моха забвенья», «развалин любви», «ущелий сердец»,— не сможет, заглушенная этими сорняками, получить заслуженное признание современников. И для того, чтобы «этот талант, которого дебют так прекрасен, так полон надежд, раз¬вился вполне», нужна борьба. К ней он и призывал поэта. «Да будет для него всегдашним правилом эта высокая мысль борьбы с жизнию и победы над нею...»

Стоя во главе освободительного движения своего времени, провозглашая в своих статьях о важнейших явлениях литературной жизни грядущее торжество принципов реализма, искусства большой жизненной правды и общественной значимости, предвещая победу передовой и подлинно народной литературы, Белинский вёл борьбу за Кольцова последовательно и неуклонно. Ни к одному поэту он не стоял лично так близко, ни с кем он не был так дружен, ни в ком не принимал такого участия, никого так не поддерживал словом и делом, как Кольцова. Об этом свидетельствует вся история их более чем десятилетнего общения и длительная задушевная переписка.
На протяжении многих лет Белинский выступал страстным пропагандистом творчества Кольцова во всех своих наиболее значительных статьях, подчёркивал каждый раз, что со времени первого появления в печати он все ещё не понят и не оценен как поэт и что «только немногие сознают всю глубину, обширность и богатырскую мощь его таланта и видят в нём не эфемерное, хотя и примечательное явление периодической литературы, а истинного жреца высокого искусства».
Статьи великого критика окончательно развеивают легенду о благообразном пастушке российской поэзии, певце крестьянской сытости и подневольного труда и кладут начало пониманию творчества Кольцова как воплощения коренных свойств русской жизни, безграничных духовных сил и созидательной энергии народа. Белинский первым услышал в кольцовском творчестве далёкие, скрытые, но тем не менее явственные отзвуки настроений угнетенного крепостного крестьянства. Он пользовался всяким поводом, чтобы указать на самый факт появления такого художника, вводя Кольцова в первые ряды русской литературы.

Если о первой книжке поэта он писал как о «примечательном явлении» текущей литературы, как о «сюрпризе времени», то позднее он уже называл его стихотворения «капитальным классическим приобретением русской поэзии». Прослеживая шаг за шагом его развитие, Белинский говорил о росте поэта, о расширении круга его эстетических представлений. В 1840 году он уже ставит Кольцова рядом с Лермонтовым и связывает с этими двумя именами главное стремление отечественной литературы к мысли, к идее, к истине, к участию в судьбах народа. Считая Лермонтова «новым ярким светилом» русской поэзии, Белинский говорит, что «по глубине мысли, энергии выражения, разнообразию содержания» Кольцов вправе стоять с ним в одном ряду, не боясь соперничества.

Противопоставляя Кольцова в знаменитой статье о «Герое нашего времени» Кукольникам, Бенедиктовым и подобным им кумирам чиновной бюрократии и кисейных барышень, Белинский называл его в отличие от них живым: из всех современных поэтов «только один Кольцов обещает жизнь, которая не боится смерти», ибо его поэзия есть явление не временное, «но безотносительно-примечательное», и из всех, кто явился одновременно с ним и после него, он долго и одиноко стоял в отдалении, пока не появился Лермонтов, которого только и можно поставить рядом.
Свою статью 1846 года «О жизни и сочинениях Кольцова», написанную для посмертного собрания его стихотворений, Белинский начинал словами о том, что этим изданием выполняется прежде всего «долг справедливости по отношению к поэту, до сих пор ещё не понятому и не оцененному надлежащим образом». Пафос этой статьи, её идейная направленность — в защите непреходящего эстетического и национального значения творчества Кольцова как замечательного и самобытного поэта, ознаменовавшего собой важный этап в развитии отечественной литературы и общественной жизни.
Страстная и последовательная защита Белинским кольцовской поэзии была по существу продолжением все той же борьбы великого критика за торжество принципов реалистического искусства, какую он вел и в статьях о Гоголе и Лермонтове, написанных ранее, и в литературных обзорах последних лет.

Враждебные этому искусству реакционные журналы не замедлили выступить с хулой по адресу и поэта и критика. Главным обвинением было то, что сочувственная Кольцову критика «захвалила» его, убедив в том, что он великий талант, и «втолкнув в какие-то, будто бы современные, новейшие вопросы о жизни и человеке». В результате Кольцов удалился «от своей простодушной поэзии и вдался в туманные стремления мира высшего». Отсюда у него и «мрачный недовольный взгляд на земное бытие» и сетования на личную судьбу.
Открытая борьба реакционной критики с Кольцовым и Белинским была вызовом всей демократической литературе, утверждавшейся на позициях реалистического искусства, попыткой отвратить писателей от темы народа, от задач освободительной борьбы.

Стихи и песни Кольцова, печатавшиеся долгое время в различных периодических изданиях, разбросанные по журналам и собранные в книгу, производили, как нечто целое, впечатление огромной силы, ибо говорили о жизни народа, пребывавшего в рабстве и отгороженного от привилегированных классов русского общества стеной вековой разобщенности. Голос поэта приобретал теперь тем большую силу и значение, что к этому главному основному вопросу того времени общественная мысль 1830—1840-х годов обращалась всё чаще и чаще. «Вопрос о «народности»,— писал Белинский в своем вдохновенном обзоре русской литературы 1846 года,— сделался всеобщим вопросом». К нему и раньше обращалась пытливая мысль первого поколения русской революции.

Еще в 1826 году, к которому относятся первые стихотворные опыты Кольцова, автор «Горя от ума» А. С. Грибоедов писал в очерке «Загородная поездка», наблюдая гулянье петербургских окрестных поселян и восторгаясь их песнями и плясками: «Прислонясь к дереву, я с голосистых певцов невольно свёл глаза на самих слушателей-наблюдателей, тот повреждённый класс полуевропейцев, к которому и я принадлежу. Им казалось дико всё, что слышали, что видели: их сердцам эти звуки невнятны, эти наряды для них странны. Каким черным волшебством сделались мы чужие между своими! Народ единокровный, наш народ разрознен с нами, и навеки! Если бы каким-нибудь случаем сюда был занесен иностранец, который бы не знал русской истории за целое столетие, он, конечно бы, заключил из резкой противоположности нравов, что у нас господа и крестьяне происходят от двух различных племён, которые не успели еще перемешаться обычаями и нравами».

Разобщение с народом идеологи самодержавия пытались прикрыть ложной, казённой «народностью», преклонением перед старинными обычаями, курными избами, редькой и квасом, что отнюдь не исключало патриархального смирения, рабской покорности мужика и неприкосновенности политических основ крепостнического строя. Эту верноподданническую идеологию зло обличили и высмеяли Белинский, в частности, в названном обзоре, и Герцен в повести «Сорока-воровка», написанной в том же году.
Народность Кольцова не имела ничего общего с этими тенденциями, с маскарадом квасных патриотов, «остриженных в кружок», «скобкой» и рядившихся в русские охабни, мурмолки и отращивавших длинные бороды, чтобы стать ближе к народу. Герцен говорил в «Былом и думах», что «во всей России, кроме славянофилов, никто не носит мурмолок, а К.Аксаков оделся так национально, что народ на улицах принимал его за персианина...» Об этом же писал и поэт- петрашевец А. Н. Плещеев в одном из писем: «Аксаков, фанатик, ходит с бородою по колено, как царь Берендей; носит зипун, штаны и сапоги и ходит в церковь едва ли не каждый день».
В поэзии Кольцова не было ни идеализации старины, патриархального уклада русской деревни, кондового быта, ни воспевания смирения и покорности крепостного мужика. Ни в его стихах, ни в нём самом не было ничего от того оперного пейзанина, каким хотели представить поэта некоторые литераторы, чтобы оправдать его присутствие в своем обществе.

В отличие от таких «народных» поэтов, как Слепушкин, Суханов, Алипанов,— этих гудошников и гусляров казенной, «официальной народности»,— воспевавших прелести селянской жизни, крестьянское благополучие, тоже знавших поэтическую ценность «меда сыченого», «браги хмельной», «чаши горького», Кольцов со своими стихами и песнями вошёл в большую русскую литературу как голос самого народа, с гордостью заявлявшего о своих правах на историческое признание. Его творчество отвечало глубочайшей потребности развития самого русского общества — потребности стать ближе к народу, постичь его нужды и дать ему свободу.
Об этом прекрасно сказал А. И. Герцен, связывавший появление Кольцова с пробуждением самосознания народа. Он писал, что сомневаться в существовании народных сил невозможно, «когда из самой глубины нации поднимается такой голос, как голос Кольцова».[ А. И. Герцен, Полн. собр., соч. под ред. М. Лемке, П. т. VI, стр. 375.]. Его поднял поток освободительного движения, то «течение снизу», которое «стало брать верх». Этот поэт был «всецело сыном народа», а его песни «вышли из самых недр деревенской России» [ Та м ж е ]. В них заговорила «Россия бедная, мужицкая», и это предвещало весну.


IV

В Кольцове жила непреоборимая жажда познания мира, большой и благородной деятельности, гражданского служения. Она проявлялась не только в поэтическом творчестве, но и в сугубо деловитых размышлениях о судьбах русской культуры, во множестве тонких и замечательно верных наблюдений над жизнью литературы, журналистики, театра. В одном из писем Белинскому в августе 1840 года Кольцов пишет, что нет у него желанья быть купцом, что хочется всё бросить и «сесть в горницу, читать, учиться». Сначала «поучить хорошенько свою русскую историю, потом естественную, всемирную, потом выучиться по-немецки, читать Шекспира, Гете, Байрона, Гегеля, прочесть астрономию, географию, ботанику, физиологию, зоологию, библию, евангелие, и потом года два поездить по России, пожить сначала год в Питере. Вот мои желанья, и, кроме их, у меня ничего нет».
И надо было иметь поистине исполинскую волю, чтобы поддерживать и развивать в себе высокие стремления к иной жизни, к творческому труду и действию, оставаясь в атмосфере повседневных торговых дел, судебных тяжб, угождения, унизительных визитов к местным вельможам, счетов, расчетов, брани и ссор. «И как я ещё пишу? — спрашивал он.— Сидя в болоте, не полетишь орлом... хоть бы глупые ребятишки не закидали камнями!» — такие настроения охватывали его подчас. Но поэт говорил о себе:
«Я прямо беде моей смотрю в глаза... Я русский человек... Духом я не упал и не упаду, разве мощь изменит, разве от напряжения силы тело лопнет,—тогда конец!»

Во многих произведениях Кольцова выражается мысль о несовершенстве жизни и необходимости её переустройства. Не случайно его враги приписывали ему пропаганду «крайних идей» Белинского, нашедших своё выражение, «например, в письме его к Гоголю», чем занимался он «не стесняясь ни местом, ни временем», отрицая «все основы русской жизни»,— как пишет в своей книге один из самых яростных мракобесов и ненавистников революционной демократии Де-Пуле.

Сестра поэта, А. В. Андронова, писала, что Кольцова «мучила неосуществленная им мечта стать выше той сферы, в которую поста¬вила его судьба, и сделаться проповедником новых идей».
Уже в одном из ранних произведений Кольцов очень близко подошёл к центральной проблеме своей эпохи — положению крепостного народа. Речь идёт о стихотворении «Земное счастье», написанном в 1830 году и представляющем собой своего рода социально-этическую программу поэта, его идеал земного счастья. Он говорит здесь, что счастлив «не тот, кто кучи злата сбирает жадною рукой», кто «давит народ мучительным ярмом», пренебрегает «законами земли», презирает «вопли и стоны», «бедные, горестные мольбы», отнимает у ближнего суму и последний кусок хлеба, строя свое благополучие на несчастии других. Поэт обличает болтовню, «беседы глупые» тех, кто «ценит лишь словами святую истину, добро». Счастлив, блажен, почтен тот, кому даны природой ум, душа, чувства, кто за родину «собой пожертвовать готов», кто сочувствует и помогает обездоленному трудовому народу.
О гибельности «роскоши богатства» для всякого живого чувства, сострадания он писал и раньше, в 1827 году, в стихотворении «Прямое счастье» — этой самой ранней попытке поэтического воплощения своих нравственных принципов. Больше Кольцов не обращался к такому программному, декларативному изложению взглядов на моральные обязанности человека, хотя совершенно очевидно, что из этих его ранних опытов «философии нравов» выросли такие думы, как «Человек», послание к Д. Н. Бегичеву («Благодетелю моей родины»), стихотворение «Маленькому брату» и некоторые другие.
Вера поэта в прогресс, в преобразование жизни на началах справедливости нашла наиболее полное отражение в думе «Человек». Это гимн человеку, прекрасней которого «ничего нет на земле», это песнь человеческому разуму, который «всё на свете помрачит», когда ум «озарится светом», выйдя из противоречий мысли и желаний, направив свои стремления ко всеобщему благу.
В стихотворении «Благодетелю моей родины» (1840г.) поэт рисует яркую картину социальной несправедливости, олицетворяя её в тех людях, что:
Стоят на ступенях высоких,
Кругом их блеск, и слава
Далеко свой бросает свет;
Они ж, с ходулей недоступных,
С безумной глупостью глядят,
В страстях, пороках утопают...
Заканчивается стихотворение словами о «несчастных, бедных», кому с любовью помогал Д. Н. Бегичев:
Тогда с благоговеньем тайным
Любил смотреть я молча.
Как чудно благодатным светом
Сияло ваше светлое лицо.

В этой связи важно напомнить, что с Д. Н. Бегичевым находился в близких отношениях Грибоедов, бывший другом его младшего брата С. Н. Бегичева, участника тайного политического общества «Союз благоденствия». С ними были близки многие видные декабристы, рассказы о которых Кольцов слышал, посещая в Воронеже Д. Н. Бегичева, одно время видного воронежского чиновника, а впоследствии автора известного романа «Семейство Холмских». Своё стихотворение «Благодетелю моей родины» Кольцов читал С. Н. Бегичеву, которому оно «не понравилось», как об этом пишет поэт Белинскому в письме от 28 апреля 1840 года. Оно потом было переделано Н. Полевым для журнала «Сын отечества», где и было напечатано.
Те же гуманные мысли высказаны и в стихотворении «Малень¬кому брату», написанном на десять лет раньше:
Будь добродетелен душою,
Велик и знатен — простотою:
На сцену света ты войдешь
Любимцем ли слепой фортуны,
Или, как я, полюбишь струны
И посох бедный понесёшь.—
В высоком звании пред бедным
Счастливой долей не гордись!..
Кольцов призывает делиться с бедными последним, «чем бог послал». «Будь неподкупен в деле чести»,— внушает поэт.

Эти произведения художественно незрелы, но в них нельзя не видеть влияний вольнолюбивой общественной мысли эпохи, передовых демократических идей, идущих от «Путешествия из Петербурга в Москву» Радищева, политической лирики Пушкина и Рылеева и взглядов Белинского, наконец, от антикрепостнических настроений народа, с которым поэт был неизменно близок. Отсюда кольцовский «высокой думы огонь благодатный», так глубоко родственный тем требованиям, которые через пять лет после смерти поэта Белинский выдвигал в своем письме к Гоголю — требованиям гуманности, справедливости, «пробуждения в народе чувства человеческого достоинства, столько веков потерянного
в грязи и соре».
И тем не менее в поэзии Кольцова нет непосредственных призывов к социальному протесту. Острая .политическая проблематика творчества Пушкина, Лермонтова, Полежаева, поэтов-декабристов ей не .свойственна. Она не всеобъемлюща и не поражает широтой отражения действительности. На это указывала и революционно-демократическая критика, начиная с Белинского. «Пушкин поэт народный, и Кольцов поэт народный — однакож расстояние между обоими поэтами так огромно, что как-то странно видеть их имена, поставленные рядом»,— писал он. В поэзии Пушкина отразилась вся Русь, все её стихии, «всё разнообразие, вся многосторонность её национального духа».
Кольцов избрал и выразил одну сторону жизни, но выразил её «глубоко и мощно». «Бывают таланты,— говорил Белинский,— односторонние, не великие и вместе глубоко, хотя и односторонне национальные: таков был талант Кольцова, в безыскусственных звуках которого вы¬сказывалась душа чисто русская». Дарование его — по определению критика — «гениальный талант». В нем нет универсальности гения, но вместе с тем Кольцов—настоящий талант, который подобно гению «живет собственною жизнию» и налагает на свои творения печать самобытности и оригинальности в содержании и форме.


Черты гениальности видел в Кольцове и Чернышевский, считавший, что она раскрылась бы вполне, если бы он «прожил долее или обстоятельства позволили его уму развиться ранее».
Добролюбов называл Кольцова «великим народным поэтом», который жил народной жизнью, понимал её горе и радости, умел выражать их. Но он добавлял, что поэзии его недостаёт «всесторонности взгляда». Народ является у него «в уединении от общих интересов, только со своими частными житейскими нуждами». Этими словами Добролюбов подчеркивал отсутствие в творчестве Кольцова мотивов политической, гражданской лирики, развивающей социальную тему, гневной и протестующей против рабства. И тем не менее Добролюбов утверждал, что именно Кольцов привил нашей «высшей литературе» всё, что можно взять в народной поэзии. С необычайной смелостью Кольцов отвёл в своей поэзии громадную роль «материальным нуждам» народа — писал Добролюбов в одной из своих статей. Это была, по его мнению, как раз та «реальная, здоровая сторона стихотворений Кольцова», которую должен был бы «продолжить и расширить» после него новый поэт, чей стих красотой равнялся бы пушкинскому, а силой лермонтовскому. Его же собственные оригинальные опыты оказались не в состоянии «повернуть нашу литературу на основной путь», что смог сделать лишь Некрасов, поэзия которого явилась новым шагом реалистического искусства.

Зрелые произведения кольцовского реализма прокладывали дорогу поэзии революционной демократии, и в этом заключается их объективный исторический смысл. Вводя в обиход высокого искусства темы крестьянской жизни, труда и быта великого труженика земли русской, пахаря, косаря, поэт обращался к той стороне социальной действительности, которая выдвигалась как главная всем ходом освободительного движения. Тем самым поэзия Кольцова становилась центром общественного внимания. Более актуальной темы в русской литературе не существовало. Мыслью о судьбе трудового народа было поглощено всё, что имелось в ней самого передового, самого прогрессивного. Вниманием к жизни простого народа, правдивым освещением её определялась в первую очередь и общественная роль искусства. Это было сформулировано как основной закон материалистической эстетики вождями революционной демократии.
В этом смысле такие стихотворения Кольцова, как «Косарь», «Молодая жница», «Доля бедняка», «Без ума, без разума» и многие другие, по словам Белинского, «громко говорят сами за себя». В них одна за другой раскрываются подлинные народные драмы, проходят вереницы мужественных духом и сильных телом людей, вся жизнь которых в труде и заботах, в борьбе и надеждах на самих себя, на небо, на землю, на полные закрома. В этот круг заключена вся житейская философия пахаря, все его представления о хорошей жизни, о счастье.
Характерно в этом отношении такое, например, стихотворение, как «Косарь». Староста за бедняка не хочет отдать свою дочь. Бедняк уходит на заработки.
Не разжалобил Его бедностью,—
Так разжалоблю Золотой казной!..
—таково содержание этого стихотворения. Здесь и старая русская деревня, знавшая ещё при крепостном праве классовое расслоение, и колоритнейшая фигура русского богатыря, который верит в силу своих трудовых рук,— единственного источника всего его богатства; у ко¬торого плечо «шире дедова», «грудь высокая» его матушки, на лице «кровь отцовская в молоке зажгла зорю красную», «кудри чёрные лежат скобкою»!
Белинский указывал на то, что «мотив многих его песен составляет то нужда и бедность, то борьба без копейки, то прожитое счастье, то жалобы на судьбу-мачеху». В стихотворении «Доля бедняка» изображён крестьянин с одной горестной думой о том, «как на свете жить одинокому?» Нет у него «золотой казны, угла теплого, бороны-сохи, коня-пахаря»...
Вместе с бедностью
Дал мне батюшка
Лишь один талан —
Силу крепкую...
В другом — раздумье крестьянина, как жить в чужих людях. «Там,— писал Белинский,— буря отчаяния сильной мужской души, мощно опирающейся на самое себя; здесь грустное воркование гор¬лицы, глубокая, раздирающая душу жалоба нежной женской души, осуждённой на безвыходное страдание».
В «Горькой доле» грустная жалоба на жизнь, пролетевшую «со¬ловьем залетным», на то, что «сила молодая с телом износилась». «Разойдусь с бедою — с горем повстречаюсь»,— говорит кольцовский горемыка
Мысли простого человека, каким изображает его поэт, всегда |связаны с реальной обстановкой существования русского крестьянина. «Эта забота о вещественных средствах жизни везде видна в песнях Кольцова»,—писал Добролюбов. И всё это совсем не похоже на праздную тоску и грусть, «так себе, от нечего делать», что так часто встречается в стихах иных сочинителей. «В песнях Кольцова несравненно более поэзии, чем в тех сочинениях, и потому именно, что в них более правды».

Полемизируя в 1850-е годы с реакционными защитниками славянофильских теорий, кого Щедрин называл насмешливо «теоретиками и. исключительно национального искусства», великий сатирик писал: «Кольцов велик именно тем глубоким постижением всех мельчайших подробностей русского простонародного быта, той симпатией к его инстинктам и стремлениям, которыми пропитаны все лучшие его стихотворения... Достаточно прочесть его «Косаря», чтобы вполне убедиться, как живо и до сих пор влияние Кольцова на нашу литературу. Весь ряд современных писателей, посвятивших свой труд плодотворном разработке явлений русской жизни, есть ряд продолжателей дела Кольцова». [«Русский вестник», 1856, т. VI, стр. 167—168].


V

Жизненная правда, смелое новаторство — это и есть то главное, что сделало творчество Кольцова значительным явлением русской поэзии. Причем песни явились Наиболее ценным вкладом поэта в художественную сокровищницу отечественной культуры. Две песни Лихача-Кудрявича, «Дума сокола», «Без ума, без разума», «Так и рвется душа», «Где вы, дни мои», «Расступитесь, леса темные» и многие другие встали в один ряд с лучшими произведениями русской классической поэзии.
Русский народ — народ-песенник. В прошлом веке эту стихию его национальной души никто лучше Кольцова не выразил. Белинский писал, что Кольцов «владел тайной русской песни» и именно в них его талант выразился «во всей своей полноте и силе».
Что касается песенного жанра, то, как известно, он имеет богатейшие традиции в русском народном творчестве. Его разрабатывали многие поэты, предшественники и современники Кольцова. Большой популярностью пользуются и до сих пор песни «Выйду я на реченьку» Нелединского-Мелецкого, «Среди долины ровные», «Чернобровый, черноглазый, молодец удалый» Мерзлякова, «Вот мчится тройка удалая» Ф. Глинки, «Сладко пел душа-соловушко» Лажечникова, «Девицы-красавицы», «Колокольчики звенят», «Ходит во поле коса» Пушкина, «Не шей ты мне, матушка» («Красный сарафан») Цыганова и многие другие.

В песнях Кольцова немало общего с поэтикой песенного жанра. Подобно другим, он прибегал к использованию традиционных мотивов русской народной песни. У него встречаются поэтические вариации жалоб и ропота на деспотизм домостроевского семейного уклада, несчастной девичьей любви, тяжкой доли замужней женщины, против воли обвенчанной, и ещё чаще прославление удали, доблести и силы русского человека, красоты родной природы — словом, все важнейшие тематические особенности этого вида народного творчества.
Близость к фольклору, который Кольцов изучал, собирая пословицы и поговорки, записывая песни, находит свое отражение и в его поэтическом языке. Для него обычны такие эпитеты, как «душа- девица», «красна-девица», «грудь высокая», «дуга-радуга», «чаша полная», «кудри чёрные», «буйная головушка», «доля горемычная», «ветры буйные», «свет белый», «заря красная» и т. д. Огромный художественный вкус, такт, чувство меры в словоупотреблении Кольцова поразительны. Часто используется им сравнение как традиционный стилистический приём, например, «хмелем кудри вьются», «не трава в полях», «не заря с небес», «соловьем залётным» и т. п. Прослеживая размеры, музыкальный строй, можно увидеть родство важнейших принципов ритмической организации стиха у Кольцова и в русской песне. Характерно, например, отсутствие правильных чередований ударных и не¬ударных слогов, расположение ударений по так называемым «прозодическим периодам» — группам слов, объединённым общим ударением на одном каком-нибудь слове:
Ворота тесовы
Рас-тво-ри-ли-ся...
Бахромой, кисеей
При-на-ря-же-на...
Или:
Светит солнышко,—
Да осенью;
Цветут цветики —
Да не в пору...
Особенно распространённое явление у Кольцова — отсутствие во многих песнях рифмы, что так свойственно народной традиции.
Ты не пой, соловей,
Под моим окном;
Улети ты в леса
Моей родины!..
Ах, зачем меня
Силой выдали
За немилого —
Мужа старого...
Без ума, без разума
Меня замуж выдали,
Золотой век девичий
Силой укоротили...
Это только немногие примеры, характеризующие фольклорную природу художественных средств кольцовской песни. У Кольцова все эти элементы используются в высшей степени оригинально, своеобразно, что делает его песни совершенно не похожими на образцы псевдонародной эпигонской поэзии с её салонно- пастушечьей фразеологией.

Своеобразие Кольцова в необыкновенном по своей художествен¬ной силе лиризме. Он написал более тридцати песен и только из них некоторые — «Хуторок», «Старая песня» («Из лесов дремучих, северных») и «Ещё старая песня» («В Александровской слободке») и немногие другие — эпического характера. Если учесть, что в четыре раза больше им написано собственно лирических стихотворений во всех формах, включая и многие думы, являющиеся своеобразными философскими элегиями, то станет совершенно очевидно, что именно в этом поэтическом роде сказалось его подлинное дарование. Удивительная глубина лирического чувства и поставила его рядом с величайшими корифеями русской поэзии. Чернышевский писал, что если по «совершенной самобытности Кольцов может быть сравнен только с Гоголем», то «по энергии лиризма с Кольцовым из наших поэтов равняется только Лермонтов». Но если лирический герой Лермонтова — это восстающая против всяческих уз дворянского общества и жаждущая бури титаническая личность, то кольцовский лирический герой — простой труженик, в мыслях и чувствах которого типически воплощена судьба самого народа, его «талан» и горькая доля.

В песнях Кольцова заявляла о себе та матушка Русь, которую Некрасов вскоре назовёт и обильной, и могучей, и бессильной, но пробуждающейся и встающей неисчислимой ратью («сила в ней скажется несокрушимая!») на борьбу за своё раскрепощение. Не случайно таким важным явлением русской литературы представлялся Кольцов революционным демократам. Белинский, Герцен, Чернышевский, Добролюбов, Салтыков-Щедрин, Некрасов видели в нём поэта,открывающего новую страницу русской литературы, страницу весьма знаменательную для эпохи начавшейся борьбы за освобождение народа.

Особое место в творчестве Кольцова занимают думы — своеобразный жанр философской поэзии, настойчиво им разрабатывавшийся. Он создал около двадцати таких произведений, разносторонних по мысли и оригинальных по форме. В одних поэт размышляет о бесконечности мира («Великая тайна»), о таинствах вселенной и тщете человеческого познания («Неразгаданная истина»), об абсолютном духе и воплощении вечной идеи («Великое слово»), о бессилии разума постичь потустороннее бытие духа («Вопрос») и другие в этом роде. Некоторые думы ближе к жизни и земле («Поэт», «Лес»), Но почти все они представляют собой вариации на темы немецкой идеалистической философии и, в частности, шеллингианства, с которым познакомился Кольцов в кружке Станкевича. Поэту трудно давалось постижение абстрактной премудрости, на что он жаловался в одном из писем, сознаваясь, что не может понять некоторых философских проблем. Однако вызывает удивление мощь его поэтического мышления, которое выступает у него в несвойственной искусству роли — в качестве средства образного выражения самых отвлеченных идей.
В последних думах он уже выходит из этого «замкнутого круга» поэзии, отрешаясь от «воздушных миров» и благословляя «дары земные, дыхание цветов, дни, ночи золотые, разгульный шум лесов».
И сердца жизнь живая
И чувства огонь святой,
И дева молодая
Блистает красотой!

Чтобы верно оценить поэта, нужно время — эту мысль высказал Белинский, говоря о Кольцове. И с той поразительной способностью предвидения, какая отличала оценки великого критика, он писал, что «Кольцов переживёт много поэтов, которые пользовались несравненно высшею против него славою, но которые не были народны», что русские звуки его поэзии «должны породить много новых мотивов национальной музыки» и что придёт время, когда его песни «пойдут в народ и будут петься на всем пространстве беспредельной Руси».

Произведения Кольцова выходили отдельными изданиями больше двухсот раз. Начиная с 1843 года,— через год после смерти поэта,— они включались в хрестоматии, в сборники русских песен, становясь поистине всенародными. Кольцов стоит в ряду великих народных песенников, каковы Роберт Бернс в Шотландии, Шандор Петефи в Венгрии, Пьер Беранже во Франции, Франтишек Хладек в Чехословакии.
На тексты стихотворений Кольцова музыку писали около трехсот композиторов, среди которых Глинка, Варламов, Гурилев, Даргомыжский, Балакирев, Мусоргский, Римский-Корсаков. Гречанинов, Танеев, Ляпунов, Рубинштейн, Глазунов, Ипполитов-Иванов, Рахманинов. На слова поэта создано свыше семисот романсов и песен. Причём на тексты некоторых стихотворений музыка писалась неоднократно — от двадцати до тридцати раз, например: «Не скажу никому», «Раздумье селянина», «Так и рвётся душа», «Не весна тогда», «Светит солнышко», «Глаза», «В поле ветер», «Перстенёчек золотой», «В непогоду ветер», «Я любила его». В сокровищницу русской музыкальной культуры вошли такие кольцовские песни, как «Хуторок», «Соловьём залётным» и многие другие. Множество его песен бытует в фольклоре.

С каждым новым десятилетием русской жизни слава поэта в народе разгоралась всё ярче и ярче.
В советское время произведения Кольцова издавались многократно и большими тиражами.
Стихи и песни Алексея Васильевича Кольцова широко известны и в многочисленных переводах на языки народов СССР. К ним обращался Тapac Шевченко, их переводили Якуб Колас и Габдулла Тукай, Коста Хетагуров и Ованес Туманян. Они живут на азербайджанском, аварском, адыгейском и многих других языках кавказских народов, на чувашском, на языке народа Коми. Их хорошо знают в Европе на чешском, болгарском, немецком, английском, французском, венгерском, шведском, итальянском языках и других переводах.
«Вещими песнями» назвал Н.А.Некрасов стихи Алексея Кольцова, причислив его к самым ярким «светилам русской поэзии». Высокую оценку поэтическому творчеству Кольцова дал А. М. Горький, считавший его народным поэтом первой величины.
Крылатые стихи и песни Алексея Кольцова—патриотическая гордость России.

Сообщение отредактировал Rescepter - 14.7.2018, 15:57
Пользователь в офлайнеКарточка пользователяОтправить личное сообщение
Вернуться в начало страницы
+Ответить с цитированием данного сообщения

Быстрый ответОтветить в эту темуОткрыть новую тему
1 чел. просматривают этот форум (гостей: 1, скрытых пользователей: 0)
Пользователей: 0

> Быстрый ответ

 Отправлять уведомления об ответах на e-mail |  Включить смайлики |  Добавить подпись

   

 

Текстовая версия Сейчас: 29.3.2024, 12:00
Редакция: (383) 347-86-84

Техподдержка:
help.sibnet.ru
Размещение рекламы:
тел: (383) 347-06-78, 347-10-50

Правила использования материалов