КАРТА САЙТА
Sibnet.ru
Sibnet.ru

Sibnet.ru — это информационно-развлекательный интернет-проект, ориентированный на широкий круг Сибирского региона.
По данным Rambler Top100, Sibnet.ru является самым популярным порталом в Сибири.

Контакты:
АО "Ринет"
ОГРН 1025402475856
г. Новосибирск, ул. Якушева, д. 37, 3 этаж
отдел рекламы:
(383) 347-10-50, 347-06-78, 347-22-11, 347-03-97

Редакция: (383) 347-86-84

Техподдержка:
help.sibnet.ru
Авторизируйтесь,
чтобы продолжить
Некоторые функции доступны только зарегистрированным пользователям
Неправильный логин или пароль

Внимание! Теперь для входа на форум необходимо вводить единый пароль регистрации сервисов sibnet.ru!

Здравствуйте, гость ( Вход | Регистрация )



 
Ответить в эту темуОткрыть новую тему
> Литературная ювелирка.К.Паустовский художник слова.Часть2, Константин Паустовский из книги "Повесть о жизни"
Rescepter
сообщение 20.9.2017, 20:32
Сообщение #1


Поддерживает разговор
Group Icon


Группа: Пользователи
Сообщений: 111
Регистрация: 10.8.2015
Пользователь №: 533 057



Репутация:   1  


Собратья по перу

Писатель Михаил Осоргин [настоящая фамилия Ильин,1878-1942гг. — русский писатель, журналист, эссеист,один из идеологов русского масонства–ред.]. В августе 1916г. он вернулся из эмиграции, был растерян и с трудом разбирался в событиях. Эта растерянность отражалась даже в его глазах, болезненных и светлых.
Со всеми он был снисходителен и ласков, всем и всему верил. В его облике, даже в утомлённом голосе, сквозила сдержанная грусть. Он тосковал по Италии, где провёл много лет. В России он жил как бы спросонок. Иногда уговаривали его возвратиться в Италию, говорили, что ему нечего здесь делать, что там он, по крайней мере, будет писать свои бесхитростные рассказы. Осоргин виновато отвечал:
– Поймите же, что я русский и до спазмы в сердце люблю Россию. Но я её сейчас не узнаю. Иногда я думаю, – да полно, Россия ли это? Изменилась даже самая тональность русской речи. Сейчас я рвусь в Италию, но там я буду страшно тосковать по России. Очевидно, я человек [мат].

Владимир Алексеевич Гиляровский[1855-1935гг.-ред. ]-король московских репортеров, поэт, бывший борец и актёр, знаток московских трущоб, закадычный друг Чехова и Куприна, знаменитый «дядя Гиляй». Низенький плотный человек с хитрым весёлым глазом, сивыми запорожскими усами, в серой поддевке и мерлушковой папахе. Он был очень похож на Тараса Бульбу.
Гиляровского любили за его шумную талантливость, неистощимую выдумку, за стариковскую его отчаянность. И он нас любил по-своему, посмеиваясь над нами.«Король репортеров», вездесущий старик Гиляровский, перекрывая всех своим гремящим и хрипловатым голосом и табачным кашлем, кричал нам, молодым газетчикам.-« От газетного листа должно разить таким жаром, чтоб его трудно было в руках удержать. В газете должны быть такие речи, чтобы у читателя спирало дыхание. А вы что делаете? Мямлите! Вам бы писать романы о малокровных девицах. Я знаю русский народ. Он вам ещё покажет, где раки зимуют!».
Он шёл обычно в какую-нибудь ближайшую редакцию. Там он, смотря по обстоятельствам, или устраивал очередной разгром, или набирался новостей, или предавался воспоминаниям о Чехове, Куприне, Шаляпине и генерале Скобелеве.
Встречаясь со мной, он говорил, глядя на меня круглыми гневными глазами:
– Пора уже переходить, молодой человек, с петита на корпус, а потом и на жирный шрифт. Петит – это газета, корпус – поэзия, жирный шрифт – проза. Привяжите себя к стулу ремнями и работайте.
Этот сивоусый старик в казацком жупане и смушковой шапке олицетворял русский размах, смекалку, лукавство и доброту. Он был не только журналистом, но и поэтом, прозаиком, ценителем живописи и знаменитым московским хлебосолом. Выдумки, экспромты, розыгрыши и шутки переполняли его. Без этого он наверняка бы зачах.
Громогласный этот человек был настоящим ребёнком.Он, например, любил посылать письма по несуществующим адресам в разные заманчивые страны – в Австралию или республику Коста-Рика. Письма, не найдя адресата, возвращались обратно в Москву со множеством цветных наклеек и штемпелей на разных языках. Старик тщательно рассматривал эти письма и даже нюхал их, будто они могли пахнуть тропическими плодами. Но письма пахли сургучом и кожей.
Кто знает, может быть, эти письма была горестной подменой его мечты о том, чтобы вот так – балагуря, похлопывая по плечу кучеров фиакров в Париже и негритянских королей на берегах Замбези и угощая их нюхательным табачком – совершить поездку вокруг света и набраться таких впечатлений, что от них, конечно, ахнет и окосеет старушка Москва.
Революцию старик Гиляровский встретил как крупнейшую газетную сенсацию и разворот русского бунтарского духа. Он искал её истоки в разинщине, пугачевщине, в крестьянских бунтах и «красных петухах». «Сарынь на кичку, ядреный лапоть», «Размахнись рука, раззудись плечо!».
Он досконально знал жизнь города, особенно ту потаённую, что старалась быть подальше от глаз Советской власти: цыганские дома в Покровском-Стрешневе, сектантские молельни у Рогожской заставы, игорные притоны на Брестских улицах, завывающие сборища эстетов в доме Перцова у храма Христа Спасителя. Там верховодил некий картавый поэт с длинной детской челкой. Он носил смокинг и монокль и был так хрупок, что с ним было опасно здороваться за руку, – всегда казалось, что его нежная прозрачная ладонь останется в вашей руке, как реликвия.

Максимилиан Волошин [1877 – 1932гг.,русский поэт, переводчик, литературный критик. Фамилия при рождении — Кириенко-Волошин, -ред.].Рыжебородый, плотно сколоченный и близорукий человек.
Его стихи хорошо выражали сущность его жизни:
Изгнанники, скитальцы и поэты,
Кто жаждал быть, но стать ничем не смог.
Для птиц – гнездо, для зверя – темный лог, Но посох нам и нищенства заветы.
[Corona astralis (Звездная корона)1908г.]

Молодой писатель Александр Яковлев, волгарь из города Вольска[1886—1953гг.,русский советский прозаик и журналист- ред.].
Яковлев был знатоком крестьянской жизни и писал о ней превосходные очерки. Все относились к этому застенчивому и молчаливому человеку со сдержанным уважением. Оно вызывалось не только его умением писать превосходные очерки, но и редкой способностью Яковлева во время тогдашнего полного развала на железных дорогах пробираться в самые глухие углы России и возвращаться оттуда невредимым. Для этого нужны были выносливость и смелость. Почти каждая поездка была связана со смертельным риском. Яковлева выбрасывали в пути из вагона под откос три раза, но он уцелел.
Самое удивительное заключалось в том, что Яковлев возвращался из этих смертоносных путешествий посвежевший, возбуждённый, навидавшись и наслушавшись необыкновенных вещей, и говорил, что всё можно отдать за этот бесценный материал для писателя.
Яковлев пробирался в самые замшелые, наглухо отрезанные от Москвы городки, вроде какого-нибудь Хвалынска, Сарапуля или Сердобска, в те места, что стали почти мифическими. Не верилось даже, что они существуют. Россия как бы вновь распалась на мелкие удельные земли, отрезанные друг от друга бездорожьем, прерванной почтовой и телеграфной связью, лесами, болотами, разобранными мостами и внезапно удлинившимся пространством.В этих глухих углах провозглашались доморощенные республики, печатались в уездных типографиях свои деньги (чаще всего вместо денег ходили почтовые марки).Всё это перепуталось с остатками прошлого – с бальзамином на окошках, колокольным перезвоном, молебнами и свадьбами под хмельной салют из обрезов, с равнинами тощих хлебов, ядовито желтевших сурепкой, и с разговорами о кончине мира, когда от России останется только «чёрная ночь да три столба дыма».
Обо всем этом Яковлев рассказывал со вкусом, неторопливо, с повадкой шорника, умело прошивающего чересседельник цветной суровой дратвой.Он всегда поражал необыкновенной незлобивостью.

Михаил Пришвин [1873—1954гг., русский писатель, прозаик и публицист—ред.] любил рассказывать об этом забавном происшествии как о случае, вполне фантастическом.
Пришвин переезжал из Ельца в Москву. В то время на узловых станциях свирепствовали заградительные отряды балтийских матросов. Все вещи, рукописи и книги Пришвин зашил в тюки и втащил их в вагон. На какой-то узловой станции около Орла матросы из заградительного отряда отобрали у Пришвина, несмотря на уговоры и просьбы, эти тюки.
Пришвин бросился на вокзал к начальнику отряда. То был скуластый матрос с маузером на боку и оловянной серьгой в ухе. Он ел деревянной ложкой, как кашу, солёную камсу и не пожелал разговаривать с Пришвиным.
– Кончено, интеллигент! – сказал он. – А будешь вякать, так арестую за саботаж. И ещё неизвестно, по какой статье тебя возьмет за грудки революционный трибунал. Так что ты, приятель, топай отсюда, пока цел.
Вслед за Пришвиным вошёл к начальнику человек в шляпе с отвисшими полями. Он остановился в дверях и сказал тихо, но внятно:– Немедленно верните этому гражданину вещи.
– А это что еще за шпендик в шляпе? – спросил матрос. – Кто ты есть, что можешь мне приказывать?
– Я Магалиф, – так же тихо и внятно ответил человек, не спуская с матроса глаз.
Матрос поперхнулся камсой и встал.– Извиняюсь, – сказал он вкрадчивым голосом. – Мои братишки, видать, напутали. Запарились. Лобов! – закричал он громоподобно. – Вернуть вещи этому гражданину! Сам уполномоченный Магалифа приказал. Понятно? Снести обратно в вагон. Живо! Хватаете у всех подряд, брашпиль вам в рот!
На платформе Пришвин начал благодарить невзрачного человека, но тот в ответ только посоветовал Пришвину написать на всех тюках химическим карандашом слово «фольклор».
– Русский человек, – объяснил он, – с уважением относится к непонятным, особенно к иностранным словам. После этого никто ваши вещи не тронет. Я за это ручаюсь.
– Извините мое невежество, – спросил Пришвин, – но что это за мощное учреждение – вот этот самый Магалиф, – которое вы собой представляете? Почему одно упоминание о нём так ошеломляюще действует на заградительные отряды?
Человек виновато улыбнулся.– Это не учреждение, – ответил он. – Это моя фамилия. Она иногда помогает.
Пришвин расхохотался. Он послушался Магалифа и написал на тюках загадочное слово «фольклор». С тех пор ни один заградительный отряд не решился тронуть эти тюки.
Человек в шляпе с отвисшими полями, кажется, был некоторое время сотрудником не то тульской, не то орловской газеты.
Тогда впервые начали входить в силу нелепые сокращения названий. Через несколько лет их количество приобрело уже характер катастрофы и грозило превратить русскую речь в подобие косноязычного международного языка «волапюк».

Уверенный в себе, насмешливый и остроумный Михаил Кольцов [ Михаил Ефимович Кольцов, урожденный — Мойсей Фридлянд, 1898-1940гг., русский советский публицист и журналист, писатель-ред.]

Писатель Ефим Зозуля [1891—1941гг., русский советский прозаик и журналист, военный корреспондент- ред.] был очень близоруким, добродушным и снисходительным человеком.
Зозуля писал в то время цикл рассказов по пять-шесть строчек в каждом. Сам он говорил, что они «короче воробьиного носа». Рассказы эти были похожи на басни. Каждый заключал в себе безошибочную мораль.
Зозуля думал, что литература – это учительство, проповедь. Я же считал, что она гораздо выше этого утилитарного назначения, и потому постоянно спорил с Зозулей.
Тогда я уже был уверен, что неподдельная литература – это самое чистое выражение вольного человеческого ума и сердца, что только в литературе человек открывается во всем богатстве и сложности духа и своей внутренней силы и тем как бы искупает множество грехов своей обыденности.

Поэтесса Вера Инбер[ Вера Михайловна Инбер (урождённая Шпенцер; 1890-1972гг.,русская советская поэтесса и прозаик, переводчица, журналистка- ред.] жила в Одессе в тенистом Обсерваторном переулке. Она ходила за водой с большой стеклянной вазой для цветов. Ваза была сделана из матового разноцветного стекла, и на ней были выпуклые изображения лиловых ирисов.
Однажды хрупкая и маленькая Инбер поскользнулась и разбила вазу. Но на следующий день она пришла с такой же точно вазой. Я просто из сострадания донёс ей эту вазу с водой до дому. Инбер так боялась, что я уроню и разобью эту последнюю вазу, что я устал от её боязни и у меня начали дрожать ноги.

Бунин [Иван Алексеевич Бунин, 1870—1953гг.,русский писатель и поэт, лауреат Нобелевской премии по литературе-ред.] мельком осмотрел серыми спокойными глазами дымную комнату редакции. Бунин взял стул и подсел к столику редактора газеты.
– Кстати, – сказал он, – вы не знаете, откуда взялось это выражение «дышать на ладан»?
– Нет, не знаю.
– В общем – конец! – сказал Бунин и помолчал. – Дождь, холод, мрак, а на душе спокойно. Вернее, пусто. Похоже на смерть.- ответил Бунин. – Просто неуютно стало на этом свете. Даже море пахнет ржавым железом.
С юных лет я любил Бунина за его беспощадную точность и печаль, за его любовь к России и удивительное знание народа, за его мудрое восхищение миром со всей его разнообразной красотой, за зоркость, за ясное бунинское ощущение, что счастье находится всюду и дано только знающим. Уже в то время Бунин был для меня классиком. Я знал наизусть многие его стихи и даже отдельные отрывки из прозы. Но выше всего по горечи, по страданию и безошибочному языку я считал маленький рассказ – всего в две-три страницы – под названием «Илья-пророк».
Поэтому сейчас я боялся сказать при нём хотя бы слово. Мне было просто страшно. Я опустил голову, слушая его глухой голос, и только изредка взглядывал на него, боясь встретиться с ним глазами. Бунин вскоре ушёл.
Много лет спустя я прочёл «Жизнь Арсеньева». Некоторые главы этой книги стали для меня чем-то более высоким, чем самая совершенная поэзия и проза. Особенно то место, где Бунин говорит о костях своей матери, зарытых в глинистой и холодной елецкой земле, о неизбежной потере единственно любимых людей, об отчаянии этой любви и бедном сердце, тяжело бьющемся в пустоте жизни. Он знал простые слова, разрывающие наше сердце:
Плакала ночью вдова:
Нежно любила ребёнка, но умер ребёнок.
Плакал и старец-сосед, прижимая к глазам рукава,
Звёзды слезами текут с небосклона ночного,
Плакала мать по ночам.
Плачущий ночью к слезам побуждает другого:
Звёзды светили, и плакал в закуте козлёнок,
Плачет господь, рукава прижимая к глазам.
(Из стихотворения И. А. Бунина без названия).

Короткий человечек с круглыми маслянистыми глазами. Звали его Андрей Борелли, но, конечно, это был только его псевдоним для всяких сногсшибательных заметок. Между собой журналисты звали его Додей. Он все время поддёргивал короткие защитные брючки и смеялся, повизгивая и брызгая слюной. Лицо его было обтянуто ноздреватой, серой, как каучук, кожей. Он непрерывно и глупо острил и каламбурил и обо всем говорил с липкой усмешечкой.

Я предпочитаю писателей-аналитиков. Например, Бальзака[Оноре де Бальзак французский писатель, 1799-1850гг.-ред.]. Но я люблю и поэзию.

Политики

Бельгийский социалист Эмиль Вандервельде [1866-1938гг., министр иностранных дел Бельгии (1925—1927гг.- ред.]- человек с нестерпимо постным лицом, в застёгнутом на все пуговицы пасторском сюртуке. Он начал говорить очень тихо, без интонаций, жуя слова пересохшими тонкими губами. Казалось, он хотел усыпить толпу. Она действительно начала быстро редеть. Вскоре около балкона осталась только небольшая кучка людей, слушавших Вандервельде, очевидно, только из вежливости. Вандервельде ещё несколько минут пошевелил губами, потом сложил листки со своими записями и медленно ушёл, опираясь вместо трости на туго свёрнутый зонтик в шёлковом чехле.

Кедрин Евгений Иванович Кедрин [1851 -1921гг., русский адвокат и политический деятель, был министром юстиции Северо-Западного правительства, сформированного англичанами в России в 1919г.-ред.] .Уполномоченный, известный деятель кадетской партии и присяжный поверенный. Это был низенький старик с седой эспаньолкой и в строгих очках. В серой бекеше он напоминал большую умную крысу. Его так и прозвали «Многоуважаемая крыса». Говорил он скучно, вежливо, в военных делах был наивен до безобразия, деревни не знал, подлинной жизни не знал, занимался политическими выкладками и «анализом создавшегося положения» и, в общем, торчал среди быстро разлагавшихся армейцев, как белая ворона. После Февральской революции Кедрин был одно время комиссаром Временного правительства на Западном фронте. Легко представить себе, сколько он наговорил беззубых и тошнотворных речей. Если солдаты не убили его за это, то просто Кедрину повезло.

Доктор Кишкин [Николай Михайлович Кишкин,1864- 1930гг., член партии кадетов, в 1917г. был комиссаром Временного правительства в Москве,- ред.].Суховатый человек с седеющей бородкой и глазами жертвы, обреченной на заклание. Ходил он в элегантном сюртуке с шёлковыми отворотами и носил в петлице красную кокарду.

Керенский [Александр Федорович Керенский,1881-1970гг.,в июле-октябре 1917г. глава Временного правительства России- ред. ]-человек с лимонного цвета припухшим лицом, багровыми веками и ёжиком редких сероватых волос. Он метался по стране, стараясь своим экстатическим красноречием сколотить Россию. Силу идей, убеждённость Керенский пытался заменить напыщенной фразой, оперной позой, величественным, но неуместным жестом. В таком виде он выступал перед тысячами солдат на фронте, на брустверах окопов, не замечая, что он просто смешон. Керенский ходил стремительно, заставляя адъютантов бежать за собой. Поворачивался он так же стремительно и неожиданно, пугая спутников. Больная рука на чёрной перевязи была засунута за борт помятого френча. Френч лежал складками на животе. Коричневые лакированные краги на длинных тонких ногах поскрипывали и поблескивали.
Лающим сорванным голосом он швырял в толпу короткие фразы и задыхался. Он любил гремящие слова и верил в них. Ему казалось, что они летят, как набат, над растревоженной страной и подымают людей на жертвы и подвиги.
Прокричав гремящие слова, Керенский падал в кресло, содрогаясь от слёз. Адъютанты отпаивали его. От него тянуло валерьянкой, как от мнительной дамы. Этот запах, напоминавший затхлый воздух зажитых и старомодных квартир, разоблачал его. Так, по крайней мере, мне казалось тогда. Я был почему-то уверен, что лекарственные запахи несовместимы с высоким званием трибуна.
Вскоре я понял, что Керенский был просто больным человеком с большой долей «достоевщины», актёром, поверившим в своё высокое мессианское назначение и несущимся очертя голову в пропасть.
Он был, по-видимому, честен в своих взвинченных убеждениях, в своей приверженности к России, – этот истерик, вынесенный, как лёгкая стружка, на гребень первой революционной волны.


С Керенским, например, совершенно не вязался министр иностранных дел, барственный историк профессор Милюков [Павел Николаевич Милюков,1859-1943гг. -ред.]Его седые синеватые волосы представлялись стерильными и ледяными. И весь он был ледяной и стерильный, вплоть до каждого взвешенного и корректного слова. В то бурное время он казался выходцем с другой – добропорядочной и академической – планеты.

5 июля 1918г.Шёл съезд Советов.Запомнил Ленина:его движения и самую манеру говорить.
За столом президиума Ленин сидел у самого края стола, низко наклонившись, быстро писал и, казалось, совершенно не слушал ораторов. Были видны только его нависающий лоб и по временам насмешливый блеск скошенных на оратора глаз. Но изредка он поднимал голову от своих записей и бросал по поводу какой-нибудь речи несколько весёлых или едких замечаний. Зал разражался смехом и аплодисментами. Ленин, откинувшись на спинку стула, заразительно смеялся вместе со всеми.
Он говорил, а не «выступал», очень легко, будто разговаривал не с огромной аудиторией, а с кем-нибудь из своих друзей. Говорил он без пафоса, без нажима, с простыми житейскими интонациями и слегка грассируя, что придавало его речи оттенок задушевности. Но иногда он на мгновение останавливался и бросал фразу металлическим голосом, не знающим никаких сомнений.
Во время своей речи он ходил вдоль рампы и то засовывал руки в карманы брюк, то непринужденно держался обеими руками за вырезы черного жилета.
В нём не было ни тугой монументальности, ни сознания собственного величия, ни напыщенности, ни желания изрекать священные истины.
Он был прост и естествен в речах и движениях. По его глазам было видно, что, кроме государственных дел, он не прочь поговорить в свободную минуту о всяких интересных житейских делах и занятиях, – быть может, о грибном лете или рыбной ловле или о необходимости научно предсказывать погоду.
На съезде Ленин говорил о необходимости мира и передышки в стране, о продовольствии и хлебе. Слово «хлеб», звучавшее у других ораторов как отвлеченное, чисто экономическое и статистическое понятие, приобретало у него благодаря неуловимым интонациям образность, становилось чёрным ржаным хлебом, тем хлебом насущным, по которому истосковалась в то время страна. Это впечатление не ослабляло значительности речи и её государственной важности.

Председательствовал на том съезде Сверлов [Яков Михайлович Свердлов,1885-1919гг., с ноября 1917г. про март 1919г. Председатель Всероссийского ЦИК (формальный глава РСФСР)-ред.]. В каждом слове и жесте Свердлова – невысокого и бледного человека, носившего потертую кожаную куртку, – особенно в его мощном басе, совершенно не вязавшемся с болезненной внешностью, чувствовалась непреклонная воля. Голосу Свердлова подчинялись даже самые дерзкие и бесстрашные противники – такие, как меньшевики Мартов и Дан.
Щелкунов [Михаил Ильич Щелкунов,1884-1938гг., журналист, историк книги, библиофил, один из теоретиков науки книговедения- ред.] почему-то боялся председателя ЦИКа Свердлова, в особенности его пристальных и невозмутимых глаз.Если Свердлов случайно взглядывал на журналистов, сидевших в ложе недалеко от стола президиума съезда, Щелкунов тотчас отводил глаза или прятался за спину соседа.

Мартов [Мартов Юлий Осипович (наст. фамилия — Цедербаум), 1873—1923гг.,участник социал-демократического движения в России с 1892 г.; с 1895 г. один из лидеров меньшевиков- ред.]. Высокий, тощий и яростный, с жилистой шеей, замотанной рваным шарфом, он часто вскакивал, перебивал оратора и выкрикивал хриплым сорванным голосом негодующие слова. Он был зачинщиком всех бурь и не успокаивался, пока его не лишали слова или не исключали на несколько заседаний.Но изредка он был настроен мирно. Тогда он подсаживался к журналистам, брал у кого-нибудь книгу и читал запоем, как бы забыв о времени и месте и совершенно не отзываясь на события, происходившие в зале с фонтаном.
Мартов медленно, сутулясь и покачиваясь, поднялся на трибуну съезда, обвёл пустыми глазами зал и начал тихо и неохотно говорить, что проект декрета о посылке продовольственных рабочих отрядов нуждается, мол, в более точной юридической и стилистической редакции. Например, пункт такой-то декрета следовало бы выразить более просто, отбросив многие лишние слова, вроде «в целях», и заменив их словом «для»,
а в пункте таком-то есть повторение того, что уже сказано в предыдущем пункте.
Мартов долго рылся в своих записях, не находил того, что ему было нужно, и с досадой пожимал плечами. Зал убедился, что никакого взрыва не будет. Снова зашелестели газеты. Розовский, [журналист- ред.] предрекавший бурю, недоумевал. «Он просто выдохся, как нашатырный спирт, – прошептал он мне. – Пойдем лучше в буфет».
Вдруг весь зал вздрогнул. Я не сразу понял, что случилось. С трибуны гремел, сотрясая стены, голос Мартова.В нём клокотала ярость. Изорванные и вышвырнутые им листки со скучными записями опускались, кружась, как снег, на первые ряды кресел.
Мартов потрясал перед собой сжатыми кулаками и кричал, задыхаясь:
– Предательство! Вы придумали этот декрет, чтобы убрать из Москвы и Петрограда всех недовольных рабочих – лучший цвет пролетариата! И тем самым задушить здоровый протест рабочего класса!
После минутного молчания все вскочили с мест. Буря криков понеслась по залу. Его прорезали отдельные выкрики: «Долой с трибуны!», «Предатель!», «Браво, Мартов!», «Как он смеет!», «Правда глаза колет!»
Свердлов неистово звонил, призывая Мартова к порядку. Но Мартов продолжал кричать ещё яростнее, чем раньше. Он усыпил зал своим наигранным равнодушием и теперь отыгрывался.
Свердлов лишил Мартова слова, но тот продолжал говорить. Свердлов исключил его на три заседания, но Мартов только отмахнулся и продолжал бросать обвинения, одно другого злее.

Известная эсерка Маруся Спиридонова. Издали женщина казалась молодой, но в свете рампы стало видно, что её жёлтое лицо иссечено мелкими морщинами, а глаза сверкают слезливым болезненным блеском.


Гетман Павло Скоропадский (Павел Петрович Скоропадский,[1879-1945гг., с апреля по декабрь 1918г. Гетман всея Украины.-ред.]– длинноногий, лощёный и глуповатый офицер. Украинские газеты ставили ему в заслугу нелюбовь к декольтированным платьям. Больше за Скоропадским никаких примечательных качеств не числилось. Даже немцы грубо подсмеивались над этим липовым гетманом.

Мужчины и женщины

Капитан Вельяминов был похож на декабриста Якубовича [Якубович, Александр Иванович, 1796- 1845гг. , декабрист, капитан Нижегородского драгунского полка, литератор- ред.]…
У Вельяминова было такое же сухое лицо, тёмные свисающие усы и чёрная повязка на лбу.

Всеобщий любимец, так называемый «Дядя Гриша – воды тише». Это был картавый затёртый человек с русой бородкой и синими детскими глазами. Чесучовый пиджак он носил на голом теле, стыдливо запахивал его и всегда дрожал, будто от холода, на самом же деле от перепоя.
Рассказывали, что дядя Гриша – сын сенатора из Петербурга, окончил Лицей, промотал огромное состояние в Париже, потом был тапёром в кино (по-тогдашнему «иллюзионе»), а теперь живет за счёт человеческой жалости и перехватывает рубль или два на вечеринках в качестве непревзойдённого игрока на гитаре и певца жестоких романсов.

Соколовский прищурил красивые, подёрнутые наглым блеском глаза.Раздёрганный, безусловно талантливый, но пустой человек. В глубине глаз у этого человека, выросшего на казарменных анекдотах, иногда дрожала какая-то собачья просьба о жалости.

Чемоданов – высокий, черноволосый и изысканно вежливый человек во френче, милый человек, знаток музыки, автор многих статей по музыкальным вопросам.

Прокуренный капитан дал дельный совет: почаще козыряйте и говорите только два слова: «разрешите» по отношению к старшим и «пожалуйста» по отношению к младшим. Это спасёт вас от всяких казусов.

Я увидел маленького военного с ликующими серыми глазами, огромным носом, как у Сирано де Бержерака[французский драматург, философ, поэт и писатель,1619-1655гг.-ред.] и пушистыми русыми усами.Это был Гронский – актёр из Варшавы – был человек галантный и отважный, со многими достоинствами, но в высшей степени легкомысленный. Звали его за все эти качества и за низенький рост «Маленьким рыцарем». Он как будто выскочил из исторических романов Сенкевича [Генрих (Генрик) Иосифович Сенкевич, 1840-1916гг., польский писатель, лауреат Нобелевской премии по литературе 1905 года-ред.]. От усов Гронского разлетался тончайший запах фиалок.

Ясновельможный пан Звонковой оказался курносым и добродушным слесарем из Пензы.

Ксендз … был высокий худой человек с живыми глазами. Из-под потёртой сутаны виднелись порыжелые сапоги. Голос у ксендза был высокий, как у мальчика. Ксендз шёл, шурша сутаной.

Врач был ещё не старый, но обрюзгший, заросший чёрной щетиной человек с заплывшими глазами.

Рыжебородый человек в шинели внакидку. Папаха его непостижимым образом держалась на самом затылке. Глаза смеялись. Голос у рыжебородого был шумный, но приятный. Он представился специалистом по баням и вошебойкам. Фамилию его никто не знал. Все звали его «Рыжебородым». Когда Рыжебородый говорил, все замолкали. Казалось, был уже слышен гул народных толп, гул революции, накатывающийся на Россию, «как океан, смывающий плотины».

Аптекарский ученик Альберт – веснушчатый юноша с нежной кожей. Он всё время понимающе и презрительно улыбался.

Маленький серый старик, довольно добродушного вида, но с брезгливым выражением на лице.

Гринько, длинноносый, с падающими на шею волосами, напоминал карикатуру на Гоголя. Сходство усиливалось ещё тем, что Гринько носил чёрную шляпу и старый чёрный плащ с застёжками в виде львиных голов. Такие плащи носили одно время морские офицеры. Гринько обо всём говорил с презрительной усмешкой, явно скучая, и только изредка в глазах его загорался короткий злой блеск.

Пароходный агент Георгий Сиригос. Это был сухой человек с коричневым лицом и чёрными печальными глазами. На худощавой руке он носил янтарные чётки.
В любую погоду Сиригос выходил на рейд к пароходам на маленькой шлюпке. Он считался лучшим знатоком Азовского моря. По цвету неба он мог сказать, какой завтра будет ветер и пойдут ли в донские гирла косяки сельди. Он определял направление ветров с точностью до одного градуса. Никакой компас не мог бы определить вернее.

Владелец завода, молодой и глуповатый толстяк, считался в Таганроге миллионером. Он всегда ходил
в грязном и мятом чесучовом костюме, всё время чесал пятерней растрепанную рыжеватую бородку и говорил невразумительно, спотыкаясь, через пень колоду.

Лысый человек с лицом старого актера.

Небрежно сидел, закинув ногу на ногу, курносый человек с рыжей эспаньолкой, в широкополой чёрной шляпе и с длинными волосами, падавшими на воротник клетчатого пальто реглан. На коленях он держал трость с серебряным набалдашником в виде обнаженной наяды, лежащей на гребне морской волны. Он поигрывал этой тростью и со скучающей улыбкой посматривал по сторонам сквозь маленькое пенсне. Мое настоящее имя, – сказал человек в шляпе, – Мигуэль Рачинский.
Главной его бедой была болезненная склонность к пошлости, фанфаронству и дешевой позе. Пошлость его была неистребима. Даже в разговорах о политике …Рачинский любил блеснуть сомнительными выражениями. Однажды по поводу деятельности Распутина он сказал, что это «цинизм, доходящий до грации». Дурные стихи и плоские афоризмы просто лезли из него, как шерсть из линяющей кошки.

На пороге двери стоял последний князь Шуйский. Маленький старичок в чёрном, вытертом до дыр ватном халате, подпоясанном полотенцем. На голове у старика была шёлковая шапочка. Всё его лицо было завязано грязным бинтом. Из-под бинта торчала клочьями вата, коричневая от йода. Старичок гневно посмотрел на меня совершенно синими, как у ребёнка, глазами и спросил высоким голосом:– Что вам угодно, милостивый государь?

Высокий седой человек с растерянным добрым лицом.

У маленького, неспокойного и взъерошенного Лифшица была кличка «Яша на колесах». Объяснялась эта кличка необыкновенной походкой Лифшица: он на ходу делал каждой ступней такое же качательное движение, какое, например, совершает пресс-папье, промокая чернила на бумаге. Поэтому казалось, что Яша не идёт, а быстро катится. И ботинки у него походили на пресс-папье или на часть колеса, – подмётки у них были согнуты выпуклой дугой.

Подслеповатый философ Назаров, не расстававшийся с томиком Гейне. У Назарова были тоже свои хорошие свойства, несколько раз выручавшие его из беды, – простодушие и близорукость. Простодушие располагало к нему даже самых неукротимых бандитов, а подслеповатость считалась у них верным признаком полной беспомощности и безвредности.

В комнату вошёл плотный чёрный человек со сладкими восточными глазами.

Человек с пышной фамилией – пан Себастиан Ктуренда-Цикавский- комендант дома, он же счетовод Юго-Западной дороги.
То был всегда петушащийся, стриженный ёжиком человечек с нафабренными усиками сутенёра и маленькими, как пуговки, заносчивыми глазами. Он носил кургузый синий пиджак в табачную полоску с пришитым к грудному карману лоскутком лиловой шёлковой материи, символически заменявшим засунутый якобы в этот карман франтоватый платок. Кроме того, он носил розовые воротнички из целлулоида и галстук бабочкой. Всегда нечистые, эти воротнички из целлулоида назывались в то время «счастьем холостяка». Мыть их было нельзя. Грязь стирали с них обыкновенной школьной резинкой.
От пана Ктуренды исходил сложный запах усатина, табачного перегара и самогона. Мутный этот самогон он гнал из пшена в своей полутёмной комнате.
Ктуренда был холостяком и жил с матерью – робкой старушкой. Она боялась сына, особенно его учёности. Пан Ктуренда любил поражать этой учёностью и выражал её несколько витиевато. – Имею вам сказать, – говорил он таинственно, – что книга Вейнингера «Пол и характер» есть фиксация сексуального вопроса в его наилучшем аспекте.

Человек с шустрыми глазами, множеством белых шрамов на лице и татуировкой на ладони, – там были изображены сложенные бантиком женские губы. Когда шустрый человек распрямлял ладонь, губы приоткрывались, как бы для поцелуя, когда же он складывал ладонь – губы сжимались. Татуировка эта пользовалась огромным успехом среди «моторных хлопцев».

Маленький человек. Он состоял из огромной клетчатой кепки, новых калош и острого носа, торчавшего из-под кепки. Человек без явной профессии, склонный к полётам воображения.

У молодого морского врача были чёрные насмешливые глаза и красная шея, чуть сдавленная белым воротничком кителя.

Вертлявый, как мартышка, низенький старик в морской, но не русской форме. Судя по обилию золотых нашивок на рукавах - это высокое пароходное начальство. Он снял кепи с золотым шитьём и показал седую, стриженную ёжиком голову.

Сухопарый человек в морской каскетке с треснувшим лакированным козырьком. Жёлтые баки торчали, как у рыси, по сторонам его серого лица.Он приподнял двумя руками и положил на лысую голову измятую каскетку и удалился, вихляя фалдами пиджака и небрежно напевая: «Мне, говорит, Раичка, жмёт на сердце серая скука существования».

Низенький седой коммивояжер – представитель фирмы готового платья «Мандель и компания». Он носил просторный вишнёво-красный костюм и жёлтые ботинки с выпуклыми носами.

Это был веселый холостяк с седеющей подстриженной бородкой. Он носил просторные заграничные костюмы и пронзительные очки.

Сельский аптекарь Лазарь Борисович. Это был довольно странный, на наш взгляд, аптекарь. Он носил студенческую тужурку. На широком его носу едва держалось кривое пенсне на чёрной тесемочке. Аптекарь был низенький, коренастый, заросший до глаз бородой и очень язвительный.

Высокий юноша в очках, с длинным лицом и большими зубами. Добродушно глядя в лицо, он поздоровался.

Старик был даже довольно приятный – умытый, ласковый и культурный. Из кармана его пальто всегда торчала аккуратно сложенная профессорская либеральная газета «Русские ведомости».

Плотный господин в пальто с воротником «шалью» и элегантном котелке. Все в нём изобличало барство – слегка припухшие веки, запах сигары, белое заграничное кашне и трость с серебряным набалдашником.

Из комнаты Глаша вышла она густо напудренная. От пудры и без того бледное её лицо стало похоже на дешевую картонную маску. От Глаши тянуло сладким конфетным одеколоном.

У Абраши Флакса, развязного и шумного комиссионера, была жена – маленькая, плаксивая, вся
в чёрных кудряшках, с жалобным голосом и въедливыми глазами. «Вы не смотрите, что она маленькая, – говорил мне доверительно Абраша, маклак и бабник,– а вы смотрите, что она злая, как бешеная кошка. Чем с такой жить, так лучше утопиться в море».

У Сиригоса была красавица дочь. Когда её окликали, она отвечала не сразу и, подняв голову, как будто просыпалась от глубокого сна. Её синие глаза никогда не улыбались, а от длинных чёрных кос шёл запах лаванды. На тонкой руке она носила оловянный матросский браслет. Она никогда ни с кем не разговаривала.
Как все гречанки, она любила чёрный цвет. Множество моряков сваталось к ней, но она всем отказывала.

Она, моргала заплаканными, как у болонки, глазками.

Примечание.В квадратных скобках сведения приведены редактором этой статьи.
Пользователь в офлайнеКарточка пользователяОтправить личное сообщение
Вернуться в начало страницы
+Ответить с цитированием данного сообщения

Быстрый ответОтветить в эту темуОткрыть новую тему
1 чел. просматривают этот форум (гостей: 1, скрытых пользователей: 0)
Пользователей: 0

> Быстрый ответ

 Отправлять уведомления об ответах на e-mail |  Включить смайлики |  Добавить подпись

   

 

Текстовая версия Сейчас: 29.3.2024, 1:42
Редакция: (383) 347-86-84

Техподдержка:
help.sibnet.ru
Размещение рекламы:
тел: (383) 347-06-78, 347-10-50

Правила использования материалов